ПРОСТРАНСТВО 1. ПЕТУШИНЫЕ КУРГАНЫ.
Километра за три от села Красная Поляна есть такое место - Курганы.
Раньше оно далеко просматривалось от края села.
Низкие сглаженные холмы среди степи. В полдень – желтоватые, но без золотистого сияния: усталая такая, жухлая августовская желтизна.
Ничего особенного.
Сейчас от села эти холмики не увидишь: заслонили невысокие перелески: топольки, береза и карагач. Не столь давние лесопосадки: до того, тысячи лет, в этих степных краях дерева почти не было. Разве что случайно ютились при редких озерцах среди равнин и сыртовых взгорий.
Лет сорок назад еще на курганах стоял хутор - дворов двадцать, так и назывался - Курганы. Постепенно оттуда все выселились. И следов от хутора не осталось. Только травы и тишина.
Давно исчезнувший и забытый этот хутор, ничем не примечательные холмы пришлись к слову случайно, не помню уже, в связи с чем.
Беседа была к вечеру, в августе 97 года, когда я попал во время экспедиции в село Красную Поляну, Пестравского района Самарской области. Собеседником моим был пожилой, грузный и лысый мужик, - Валентин Федорович Глазков. Приехал он в Поляну к матери, - редко он наезжал в родное село, в несколько лет раз, - никуда не торопился, и потому беседлвать с ним можно было спокойно. Вообще-то он – агроном, доцент Кинельского сельхозинститута, кандидат наук; было ему без малого шестьдесят лет, а уехал из Поляны он в четырнадцать.
Курганы доцент хорошо помнил с детства – и холмы, и поселок.
- В те времена было здесь голо, ни одного деревца не было. И они - прямо вот солнце всходит, и смотрелись как бы такими курганами. Шишками такими, на том месте, где их вроде не должно быть.
Днем холмы эти почти не видны были среди полей. Выступают отчетливо они только в рассветный час. Как-то особенно высвечивает их встающее солнце. А днем - теряются, как волна в море.
Насколько мог. Я тянул этот степной разговор: по опыту знал – стоит зацепиться за какое-то место, ухватить его имя, - самое простое, забытое, - и, если не сорвется последовательное развитие неспешной беседы, высветится нечто совершенно неожиданное. Рано и поздно. Всегда.
И вот Валентин Федорович помимо прочего, вспомнил, что во времена его детства были какие-то невнятные разговоры: на Курганах живут золотые петушки. И потому туда лучше не ходить - петушки эти недобрые. Особенно на рассвете.
Другие краснополянцы, когда я их расспрашивал об этом, обычно кивали - что-то такое было. Вроде бы так раньше детей стращали, чтобы туда без спроса не бегали. Была, например, такая бабка Поля. Про нее сказала первой мне мать доцента, Мария Федоровна Глазкова, которой было за восемьдесят.
- Аа, да это бабка Поля, она такая была, ну чтобы эта - ну, чтобы ну эта, тращщать. Ну, они тама недаляко, - Курганы были. Ну вот их и видно - они, ну, ребятишки, туды ходили. Она их трашшала: не ходите, тама золотые пятухи.
- Вот она нас пугала: туда не ходите. Там ведь знаете: чуть свет, встают петухи, петухи золотые, как какие-то, это самое - гребешки.
Доцент тоже это помнил:
- Они поют и глядят в каком-то направлении. И вот когда вы, если плохо чего-то, вот они вас могут, вроде, - того.
Бабка Поля - Пелагея Гранкина. Она умерла в сентябре 1996 года, говорили, «под сто лет умерла»; точнее, кажется, 95 лет.
Мария Федоровна с ней дружила последние годы. Она говорила, что бабка Поля перед смертью все вспоминала старые времена:
Вот, пока умират, пока умират, бывало, приду к ней, проведать ее, - она ведь начинает про старинку мне рассказывать. чего в старину было, как там чего - как сеяли, как пахали, как убирали, как все-все.
Мария Федоровна младше лет покойной Пелагеи лет на пятнадцать - уже поколение колхозное. А бабка Поля всем существом своим была еще из другого времени. Старинная. И – странная.
Когда я про петушков услышал, то, конечно, сразу перед глазами возник привычный Петушок, пушкинский- мультипликационный.
Но неграмотная тетя Поля сказок не читала.
И, как сказал Валентин Федорович, не одна она про петухов говорила. Ему это в память запало накрепко.
- И вот - это не ее фантазия. Вообще-то, потом я еще раз слышал, вот относительно их там есть какая-то, как сказать, легенда. А раз какая-то легенда есть, то это не просто какое-то образование, которое не привлекает интереса людей. Привлекает людей - когда вот страх какой-то, а страх видимо шел откуда-то, передавался, передавался. И вот у меня родилась мысль, что ведь курганов-то тут не должно быть. Возможно, их искусственно сделали, предположим, что там какие-то захоронения - раз уж идет легенда. Но она, легенда, потом отпала, потому что стало зарастать, стало застраиваться.
На третий день моего пребывания в Красной Поляне прошел слух: приехала бабка Королиха. Ей - 94 года. Старше ее никого в селе нет.
Это было – событие. Словно из гроба она встала, пришла эта степная старуха из прошедших давно времен.
Последние семнадцать лет она жила в Самаре, в четырех стенах, как в могиле, у внука. Про нее уже и забыли.
Ее вывезли, по ее мольбам многолетним, внуки – напоследок, перед смертью, побыть в степи.
Королиха - Настасья Ивановна Проскурина. Прозвище ей осталось от мужа, который умер полвека назад. Его звали - Король, потому что он, как мне пояснила Королиха, «больно хороший был». И дети были - Королята.
Ее двор почти в самом конце Воронежской улицы, окнами в степь.
Когда я пришел, Настасья Ивановна, в белом платке, и сама совсем белая от старости, пополам согнувшаяся старуха, хозяйствовала - резала какую-то ботву у сарая.
Про золотых петухов Настасья Петровна ничего не вспомнила. Но про Курганы сказала:
- Курганы-то были. Тольки говорили: там какой-то богатый мужик деньги закопал. Да, вот это я слыхала. Ну, какой мужик - как все мужики. Жил богато. Это говорили, а мы не видали.
Если вдуматься, получается, что все разговоры о Курганах в чем-то неявно, но пересекаются.
В старой книге «Русский народ» (1880) Михаила Забылина - есть рассказ про золотого петушка: в главе «Клады».
Какая-то баба заметила, что на одном холме за селом появляется иногда золотистый петушок. Баба его заманила к себе на двор, стукнула топором, - и петушок рассыпался золотыми монетами.
По обычаю, чтобы отрыть заколдованный клад, полагалось, помимо прочего, убить трех или семерых петухов и место окропить их кровью.
И по многим источникам усматривается это древнейшее сопряжение образов: золотой петух - подземное золото.
В сказках иногда упоминается такой волшебный Петушок -Зототой Гребешок. Если его посадить в костер - пламя потухнет, если бросить в колодец - вода иссохнет.
Или еще, совсем изредка, правда, упоминается чудовище Василиск. Имя его пришло из византийских источников, из средневековья.
Василиск убивает все живое взглядом - как ударом. От дыхания его сохнут травы, раскалываются скалы. Он телом - нечто змеистое, чешуйчатое, грузное - скорее, жаба, но голова у него петушиная; на голове – гребень золотой, как корона. Поэтому и зовут его так, от греческого «Вазилевс» - Царь. Считалось: если обычный петух слишком заживется на свете (до семи лет), то может снести нечистое яйцо. Оттуда и вылупится Василиск.
Золотой Петух - это средоточие стихии огненной, воплощенный Огонь. Отсюда и - Красный Петух, пожар.
Если употребить петушиную огненную силу умеючи, то она противостоит всему сырому, водянистому.
Симбирский этнограф Аполлон Коринфский-Варенцов в книге «Народная Русь» (1901) пишет: есть поволжский исчезающий уже обычай - курьи именины. Их отмечали незадолго до Михайлова дня, (22 ноября по новому стилю). Выбирали самого старого петуха, и на заре старший в доме мужик рубил ему голову ржавым топором. Потом мальчишки таскали эту голову по гумну. Эта жертва приносилась всей холодной нежити, которая таится во мраке, в воде, в сырости, а ночами ползет в жилище.
Петух служит солнцу; его клич отмечает путь солнца по небесному кругу. Сказочный Петушок - Золотой Гребешок - это как бы Первопетух.
Он сидит на вершине небесного свода, на ежедневном пути Солнца.
И первый его приветствует жгучим огненным кличем.
Его слышат особым слухом и тут же вторят своему курьему богу все петухи мира: потому и кричат они все вместе, хором, в рассветные часы.
Земной огонь исходит от Небесного вечного Огня, от Солнца. От него же - золото. Это застывший, отверделый огонь – самый коварный и могущественный.
На языческой Руси стихию огня воплощал Даждьбог Сварожич. Он - кровь, и страсть, и война: все жаркое и огненно-красное.
В русском Православии черты Даждьбога отразил Небесный Воин - Архангел Михаил. Потому и курьи именины устраивали в канун Михайлова дня. Известно, что лучшей жертвой для Даждьбога был петух.
И образ этот - Золотой Петух, спутник Солнечного Бога, - сквозит через толщи тысячелетий.
У авестийских племен солнечно-огненную золотую стихию являл собой Митра. В Авесте говорит Заратуштра: у него был спутник Сраоша - великан с головой петуха, с огненными мечами в руках. Степной народ, из которого вышел Заратуштра, от которого, кроме темных песен Авесты, и следа не осталось никакого, считается исходным предком всех индоарийских народов.
И вот – в нынешней Красной Поляне золотые петухи все еще, с края памяти, иногда поблескивают на Курганах.
ПРОСТРАНСТВО 2. ЗАГОВОРНЫЕ СТРАНЫ.
В степном селе Падовка, на речке Черненькой, уже перед отъездом я зашел в один дом, больше чтобы погреться – первые дни сентября шли, на удивление осенние: на улице пронизывал через два свитера серый сентябрьский ветер. Хозяйка, Татьяна Маркова, как мне говорили, бабка богомольная, подпевает на поминках. То есть должна знать духовные стихи.
Хозяйка, - пожалуй, в сравнении с прочими еще не старуха даже, а старая тетка, довольно крепкая и бодрая, в старых очках с толстыми линзами, с железными выпирающими зубами, - встретила меня как обычно: без удивления и без подозрений. Так – занесло ветром из степи какого-то человека, что делать. Надо принимать.
День был сонный. Разговор у нас сначала шел нехотя (я хозяйку, кажется, от домашних дел оторвал). Но потом я стал спрашивать про ворожбу: ворожили ли на селе раньше, и не знает ли кто заговоров.
Оказалось: сама Татьяна Васильевна знает кое-что. От килы, например, от рожи. И не только.
Слово за слово тянулось, разговор я тащил поначалу, как мешок с картошкой, - прежде всего потому, что никак не мог отогреться от долгого блуждания на резком степном ветру. И не желал вылезать в ближайший час на улицу.
Выгнать меня бабка Татьяна – Тася, по-местному, - никак не смогла бы. Не положено. Иссякнет беседа – чтобы заполнить пустоту, даст чая с медом. Что и кстати.
Но вот явно зацепился разговор наш за это самое: против килы, против рожи, против грыжи. И наконец тетя Тася не выдержала: выложила на стол четыре тетради.
Она, как оказалось, записывает заговоры уже лет двадцать. Но сама никогда не ворожила.
Из неосознанного любопытства исследователя. Точнее, хранителя. То есть эти тетради - своего рода коллекция.
Вынести тетради из дома Татьяна Васильевна мне ни в какую не позволила. Пришлось начитывать нам вдвоем на диктофон - часа два. Удалось записать почти 30 текстов.
И еще была такая же удача - в Мало- Архангельском, километров за пятнадцать к югу от Падовки.
Это - небольшое село, вдали от шоссе, совсем уже глубоко затерянное в заиргизской степи.
Его местные называют чаще Карловка, потому что основал это село мужик Карлов, почти три века назад. Его прямой потомок дед Герасим Карлов в 1950х годах пел духовные стихи и читал на похоронах, и с ним - жена его и сестры, и дети. Говорили, «у них как бы своя артель была». Этот же дедушка Гарась заговаривал от всех болезней. Жена его внука, Татьяна Кривоножкина, подарила мне тетради, оставшиеся от матери. Мать ее, Агриппина Панюкова, умерла в 1985 году. В тетрадях десятка полтора заговоров - между каноническими молитвами и духовными стихами. Видимо, это в основном - наследство деда Герасима.
Заучивать заговоры надо бездумно. Как правило, все ворожейки - это, как в селах говорят, «божественные старухи»: молитвенницы, богомолки. Они краем мысли сознают, что в заговорах, хоть и поминаются часто Христос и Богородица, хоть и в конце всегда - тройной «аминь», - все же содержится нечто не совсем церковное. Поэтому вникать в их суть опасаются.
Мне же, как раз наоборот, по работе надо протиснуться сквозь обычное назначение заговора. И понять, что укрыто за его словами.
Это - как в темную щель заглянуть, высветить фонариком.
Я сравнивал по старым публикациям: заговоры, записанные два, три, даже четыре века назад. Часто это были почти те же слова, которые я слышал и вычитывал с старушечьих тетрадках в Самарской области в 1990х годах. Правда, нынешние заговоры - сильно усохшие, обрывистые.
Но все равно это - никак не случайные наборы слов. За ними открываются потаенные, но - неизмеримые пространства.
Первое пространство заговоров - небо. Точнее - небеса.
Небесные круги - один над другим. Их может быть - девять:
«Шёл Христос через 9 небёс,
нёс Христос Евангель и крест...» П1.
Или двадцать пять:
«Сходила Царица сходила Владычица
25 с небесных кругов...»К6.
Или еще больше:
« Шёл Исус Христос через 39 небёс.
Нёс Исус Христос животворящий крест...» П11.
Но число небесных кругов не столь важно. Главное в заговоре - имена Небесной Силы. Во главе, конечно, - Христос и Пресвятая Богородица. Вокруг - архангелы, ангелы, святые. Заговор не возносит человека за облака. Наоборот: Небесные Силы сзываются к нам на землю - на помощь. Они сходят на землю торжественно:
«Шёл Исус Христос через 39 небёс.
Нёс Исус Христос животворящий крест.
По правую сторону 2 ангела,
по левую сторону 2 ангела,
а посреди Исус Христос.
Покрой своей нетленной ризой раба Божия - имя - и безвинную скотинку, никто не мог посетить, ни царь, ни царица, ни колдун, ни колдуница, есть один престол, и тот Христос». П11.
Или:
«...По правую сторону архангел (имя пропущено - КС)
по левую сторону Рафаил.
Мой подобник Николай Угодник». П13.
Есть заговоры от всех бед сразу. Стараются созвать чуть ли не всю Небесную Силу, чтобы сошла она рядами:
«Господи просит Вас раба Татьяна
Исус Христос Сын Бога
Николай Милостив; да воскреснет Бог
святые архангелы Михаил; Живые Помощи
Пресвятая Богородица; и все святые ангелы
отец Сирофим; Божея Матерь
Илья Пророк; Кузьма Демьян
Казанской Божей Матери»
И дальше - торопливое перечисление:
«...просит вас раба Татьяна помоги о здоровье в работе в счастье
и откройте все дороги двери чтобы нас народ любил и спасите и сохраните своими крыльями от огня от урагана от удара от ночи от пули от урагана от бури от наноса от колдунов от беды от лихих людей от зверей от напрасной смерти от боли.» П20
Все заговоры, обращенные к Небесной Силе - это молитвенная, жалобная надежда на то, что Небесная Сила и сама готова спуститься на помощь, просто так. Без жертвоприношений. Просто потому, что Она - добрая.
В тетради из Карловки есть заговор, где Богородица Сама обещает сойти с небес.
«Становилась царица становилась владычица у сиротских ворот
говорила царица говорила владычица
сиротам и вдовицам и благочестивым девицам
прошу я вас девы
не ходите никуда ни в пиры ни в беседы ни в мирские суеты
сошью я ризы белые со ангелами со архангелами
а ежели вам мало того сошью я вам венцы золотые
с херувимами с серафимами
если же мало того я Своего Сына Распятого сошлю
если вам мало того я сама к вам сойду и вас в царство введу
и буду с вами век вековать и буду с вами вечно ликовать
с вами слитно в царство слитно».
Следующее пространство - мертвое: Тот Свет.
Туда заговоры заглядывают лишь изредка. Через силу как бы, по крайней необходимости.
Я нашел только один такой заговор, из Падовки - от зубной боли. Эта боль - самая древняя и самая жуткая. От нее и к Мертвым воззовешь.
«Молодой месяц золотой рог
был ты на том свете
видел моих родителей
видел у них зубы не болят не болят». П7.
(Тут нужно добавить: так бы и у меня, рабы Божией не болели)
Тот Свет - темное, безграничное пространство. Недостижимое для живого. Там не болят зубы, да и, наверно, совсем нет ни боли, ни скорби. Только безмолвный лунный покой.
Вверху – небеса, внизу – тот свет, между ними следующее пространство - Океан-Море.
Где-то в неимоверной дали - на Востоке. Туда уходят бесконечные дороги: дойти - жизни не хватит. Океан омывает края живого мира, но просторы его длятся через небытие, до Небес. Может быть даже, Океан и Небо где-то в нечеловеческих далях сливаются как одно целое. Потому там, в Океане, пребывает Матушка Пресвятая Богородица, небесная жительница.
«Стану басловлюся, пойду перекрещуся
из двери в дверь,
из ворота в ворота,
под восточную сторону
под восточной стороне стоит океан-море
на океане-море сидит Матушка Пресвятая Богородица
подойду я к ней поближе поклонюсь я ей пониже». П3.
В этих словах, мне кажется, глухо отзывается некая древняя, давно утерянная тайна: странствие сквозь тысячи дверей и ворот, потом через бескрайние воды - на поклон к Матушке. Но сейчас слова эти просто исцеляют воспаление (рожу):
« заговариваю рожу, у человеческую, а если у скотини - у скотинью, первая костяная, другая водяная, третья ветреная, не от Бога поселима».
Где-то в просторах Океана, между мирами - Остров Курган. Там обитают странные некие Сестры.
« На море сияние на острове Кургане
две сястры сидели шили вышивали разными шелками
шёлку не достало руда перестала
ехал парень под нём конь карий.
Кровь не канет.» П2.
Взаимосвязь всего живого: где-то за краем земли Сестры шьют шелками, какой-то Парень на коне едет, а от того сворачивается кровь у кого-то в Падовке.
Обычно в таких заговорах говорят: «на море-океяне». Но тут какой-то переписчик ошибся - может, сама тетя Тася Маркова, может - кто-то три века назад. И появились чистые хорошие слова: «на море - Сияние».
От Океана начинается следующее пространство: леса. Это – живые, обитаемые, но – чуждые, нелюдские, звериные области бытия.
Оттуда идут первобытные древесно-корявые слова:
«Месяц на небе
червя в дубе
щука в воде
когда эти три братца сойдутся
тогда у раба Божия (имя) замирают. Аминь аминь аминь» П10.
Небо - Дуб - Вода.
Месяц - Червь - Щука.
Жутковатые троицы. Это уже подлинное Ночное Колдовство (от того же вечного врага - зубной боли). И православный «аминь» тут как-то даже некстати.
В лесах мелькают неведомые существа. Вот -
« Летит чёрный ворон
с деревянным носом или с железным носом (на чего напорешь)
клевать воду руду у раба Божия.» П4.
Этот ворон - иносказание: это заноза («щапа»). Но одновременно – и черная птица, тоже лесное создание.
Но и сюда, в лес, проникает Небесная Сила. Вот - через лесные сумраки едет Белый Всадник:
«Ехал святой Егорий на белом коне
за ним бежали три пса
один пёс лижет зарю
другой луну
третий бельмо с глаза.» П6.
В Леса, в вечную ночь, в грозную нежить и нелюдь, целебные заговоры стараются прогнать все враждебное.
Вот от страшнейшей болезни - рака - крепкий, мудреный заговор:
«На горе Вертепе стоит престол,
на престоле этом Дева Владычица Пресвятая Богородица, в руках держит меч. Острый меч секет рака и корни его в белом теле
летучий
рассыпной
ветряной
кровавые
р(озо)вые,
водяные
отравляющие
гниющие
свертывающие
коренные
зернистые
бурящие
розовые
опухшие.
Мать Божия всем помогающая и все болезни утоляющая,
утоли болезнь рака и всего названия,
затуши рака (имя) в теле в крови в костях у рабе Божей ( имя)
Выди за тёмные леса
Выди где глас Божий не доходя (и) людей не доводя ...» П18.
И нелюдь лесная готова поглотить то, что ей принадлежит.
Например – заговор от воров:
«кто чужое будет брать, найди на него страсть,
луга, болота, тёмный лес, дикие звери,
не давайте колдунам ходу ни взад, ни вперёд» П1.
** В самом сердце мира лежат святые страны Евангельские. Отсюда уже начинаются пространства обитаемые, человеческие. Там стоит город Ерусалим:
« Где спала и ночевала
в городе Ерусалиме
видела сон страшный сон ужасный.
Повели Христа небесного моего сына любезного
куп куп купорос
ноги руки распинали и гвоздями забивали
пошла кровь и вода из Христова ребра.
шла дева Мария отворила царские двери
кто спишку эту спишет и три раза прочитает тот будет спасен и помилован» П16. .
Это не просто заговор - а отрывок «Сна Пресвятой Богородицы».
«Сон» попал на Русь еще примерно восемь столетий назад, в пергаментных списках с юга, через Византию – из Египта. Понемногу это тайное древнее писание, превратилось в заговоры. От килы, грыжи. От чего угодно.
Тысячу лет переписываются, от человека к человеку, от языка к языку, от страны к стране, - одни и те же слова. Меняясь неузнаваемо.
И вот, вместо древнего кипариса – евангельского и ветхозаветного, причастного Кресту Голгофскому и Храму Иерусалимскому, овеянного волшебными воспоминаниями Ливанских Гор, - возник, в очередной спишке списанной, -старушечий, буднично огородный, куп-куп-купорос.
В Падовке же, как дальше в этом заговоре говорится - «от лихого человека от лютого зверя от нечистого духа».
Заговоры Святое Писание перетолковывают по-своему.
Вот: ошибся кто-то при переписке, и возникла (вместо Сионской) - некая Слапская гора:
« Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй нас
Матушка Пресвятая Богородица на горе Слапских
родила Христа Бога породила Прикол-звязду
я колю раба Божию (имя) колом
приколю лютую скорбь, язву и от живота, от сердца, от крови, от темноты, месячные, полу -месячные недель
пою: Господи помилуй Господи помилуй Господи помилуй.» П5.
Или - гора Вертеп:
«На горе Вертепе стоит престол, на престоле этом Дева Владычица Пресвятая Богородица, в руках держит меч». П18.
И наконец - наш дом, человеческое жилье. Вокруг него заговор расставляет
Небесную Силу, как сторожей:
«Изгинь нечистый дух нашего дома
изгинь из углов из закоулков, изо подполов, изо всех всех мест.
у нас есть Господен крест и с ними Дух Святой
и все святые
все святые Евангелы Иоанн Лука и Матвей
святой Архангил небесных сил
великий Георгий Победоносец.
Мати Божия и Серафим. Аминь». П12.
Сбоку переписчица пометила «Это для скотины. Молитва-заговор двора и дома».
Наконец - наше тело. Оно у нас сложно устроенное, мягкое и очень ранимое. Если болезнь особо жестокая, рак, например - то нужно вычищать словом все туловище, ничего не забыть:
« ...затуши рака (имя) в теле в крови в костях у рабе Божей ( имя) выди за тёмные леса
выди где гла Божий не доходя людей не доводя
выди и выступи
с буйной головы
с белого тела
с усов волосов
с ясных очей
слуховых ушей
с плечевых суставов
красной крови
с буйного сердца
семьдесят семи суставов
раба Божий (имя)». П18.
Или можно на всякий случай заговаривать все болезни сразу:
«Безымянный палец нет тебе имя
а вам скорби-болезни нет места у рабы Божей Татьяны
не садитесь скорби-болезни на белом теле ни на костях ни на мозгах ни на сердце ни на легких ни на печени ни на почках. Садитесь скорби-болезни на горькую осину на самую вершину качайтесь как осиновый лист» П14.
Качайтесь, как осиновый лист.
Обычно поздней осенью, - к ноябрю экспедиции заканчивались, - я разбирал свои трофеи, часами перечитывал в привезенных тетрадках и списывал с кассетных голосов собранные в разных краях ворожебные заговоры. Поэтому, наверно, у меня устоялось восприятие - некое именно осеннее, странное, сумеречное, хотя и не тягостное. Словно вечером прошел у края болота. Или смотрел из автобуса на безнадежно засыпающие луга, мокнущие под низкими тучами.
Слышно, как через неуклюже процарапанные навечно скрюченными пальцами шепчет от исхода времен трепетная печаль души, затерянной на грани Вечного Света и Вечной Тьмы.
Вот - у распахнутых на все стороны дорог, в окружении безграничных пространств, то чернеющих непроглядной ледяной тьмой, то слепящих ниспадающим с небес огненным светом, - ютится неизмеримо малая горячая точка. Домашний человеческий огонек.
ПРОСТРАНСТВО 3. СТАРАЯ ЦЕРКОВЬ.
Село Красная Поляна устроено правильно: крестом. Точнее - знаком Х. По одну сторону - улицы Орловская и Гореловская, по другую - Курская и Воронежская.
Предки краснополянцев сьехались в первой половине 19го века в пустынные иргизские степи из перенаселенных нищих южных губерний: Курской, Воронежской, Орловской, - так возникли три улицы. Потом откуда-то, из ближнего самарского селения, приехали после большого пожара погорельцы. Они подружились с орловскими, осели рядом с ними. И образовали еще одну улицу.
Орловские и горелоские были степенные, рослые, добродущные, но – крепкие и упрямые; курские и орловские – мелкие, суетливые, нахальные и въедливые.
Село сложилось из двух противостоящих треугольников – курско-воронежского и горело-орловского.
В центре-скрещении икса сейчас - белый кирпичный клуб, похожий скорее на магазин, и – просто магазин.
За клубом – железная могилка милиционера, которого в 1920 году застрелили прорвавшиеся из степей мятежные казаки атамана Федора Попова.
Вся Красная Поляна ходит крестным ходом на Пасху и на Рождество – к этой могилке. Потому что раньше на месте могилы и клуба - была церковь.
Место это - над оврагом, над речкой Черненькой, - господствует над селом. Высокая звонница виднелась со всех степных дорог.
Храм был деревянный, полы - каменные. Когда его строили, никто не может сказать. Помнят, что один дед, который умер лет тридцать назад и дожил до ста лет, говорил, что когда он родился - церковь уже стояла. Какое святое имя она носила, вроде бы уже забыли. Но при этом знают, что престольный праздник в Красной Поляне - Михайлов день. То есть - церковь была во имя Михаила Архангела.
Как и положено, примерно в 1930 году церковь закрыли. И село тогда прижалось, притихло.
Последний священник Добровидов жил в большом крепком доме на Воронежской улице. Это был уже пожилой батюшка, толстый и осанистый, с обширной седоватой бородой. Его уважали. Он был спокойный. хозяйственный и многосемейный: одна дочь и пять взрослых сыновей (двое женились на учительницах, трое – на ком попало). И все дети его были люди спокойные и хорошие. Внуков было – несчитано.
Когда закрыли церковь, отняли и дом у батюшки. Вся семья выехала в город Чапаевск. Но батюшку Добровидова и там разыскали - «его то ли убили, то ли посадили».
Еще был диакон Василий Бородин, из местных. И на него в 30е годы «гонительство было большое». Он сбежал к родне на глухой Бородинский хутор, далеко в степи. И там исчез куда-то.
После 1930 года возникли в Красной Поляне два колхоза. Они разделили село по-старому: один колхоз образовали орловские и гореловские, другой - курские и воронежские. Церковь их по-прежнему соединяла: туда оба колхоза ссыпали зерно. Зернохранилище получилось из церкви просторное и крепкое - все соседи завидовали. Когда сняли полы, открылся кирпичный подвал - во весь храм, глубиной в полтора-два человеческих роста. Старухи мне говорили:
- Ой, сынок, ой -ё-ё-ёй, скольки мы туда хлеба чалили. Тогда трассой привезем хургон на быках, - и в церкву. На порог трассу эту, и таскали в подпол-то. А весной - оттэда. Встанешь, сынок, туда, у подпол-то, и тебя не видать, какой был
От каждого колхоза был свой кладовщик. От орловских: Настасья Ивановна, от курско-воронежских : Тимофей Макарович. Настасья Ивановна была баба простая, бойкая. А вот Тимофей Макарович был мужик отчасти таинственный - хлыст. Да еще и скопец.
Это вероучение вышло еще из языческой глубинной древности.
В Красной Поляне хлысты прижились вроде бы с середины прошлого столетия. В селе полагают, что эта веру вынесли из Турции - солдаты, которые во время турецкой войны попали в плен и были оскоплены.
В 1920е годы в Красной Поляне хлыстов было дворов пятнадцать.
Мне про них рассказать могли только то, что было со стороны видно: собирались по ночам, покрикивали, пели свои песни.
Жили с ними люди, в общем, мирно. Мнение о скопцах раздваивалось. С одной стороны, их уважали: они жили порядочно, чисто, воздерживались от пьянства, не произносили ни слова матерно. В работе на каждого из них можно было положиться. Но с другой стороны, они творили нечто жуткое и стыдное: как тут говорят, «полегчались» - кастрировались.
Тимофей Макарович Блынских - один из последних скопцов. Это был грузный, совершенно безбородый мужик; молчаливый, себе на уме. И неукоснительно честный, потому его поставили в кладовщики. С ним жила Саня Ламанова, блеклая подслеповатая бабенка, вроде как жена. Звали ее Глухушка, потому что жила она глухо: невидно, бессловесно. Дом их был на Воронежской улице, близ церкви.
В 1947 году зимой исчезло 15 центнеров семенного запаса; дело темное. Явно украли свои: не утащит же ночной вор сто мешков на виду у всего села. Приехал следователь. Арестован был председатель колхоза Федор Чирков, а с ним Тимофей Блынских. Все согласно мне говорили, что он в жизни ничего не крал, подставили его. Тимофей Макарович сидел лет семь. После смерти Сталина попал под амнистию. Из лагеря он вернулся тяжело больным. Перед смертью уехал в Чапаевск. Там, как говорили, еще были тогда скопцы. В городе Тимофей Блынских умер в начале 1960х. И вера эта в Красной Поляне кончилась.
К концу войны село, казалось, освоилось без храма. Зерновая труха въелась во все щели, под куполом - тучи галок и голубей. Вроде бы выветрилась вся старая святость. Но нет.
Вдруг летом 1945 или 46 года в ночь, обновились иконы. Сначала просияла Божья Матерь, кажется - Табынская. Еще накануне это была просто большая грязная доска. Ей кладовщица Настасья Ивановна закрывала окно. И вдруг на ней высветлился лик Богородицы. У церкви собралась толпа. Были и из соседних сел. Одна пожилая богомолка из Марьевки, (сейчас - монахиня Вера), еще почти девочкой там была. Мне она говорила:
- Когда сказали, в этой Поляне все иконы обновились, и все снаружи обновилось, я туда на велосипеде ездила. Никто не ездил, а я поехала: я люблю больно иконы. Поглядела: все, все вот иконы. Как будто с них какая то вот чешуя сошла - блестели.
Потом был крестный ход: бабы понесли икону Божьей Матери в село Высокое, где была действующая церковь. И сейчас эта икона вроде бы там.
Все основное пространство храма заполнило колхозное зерно.
Но оставалось еще темное жерло колокольни, и над ней - сквозной купол. И крест. Эти пустоты в 40х годах освоили мальчишки.
Это поколение выросло уже без храма. Для них были просто загадочные руины. Молчаливое напоминание о чем-то неведомом. Еще виднелись даже на стенах за горами зерна темные лики.
Как рассказывал Валентин Федорович:
- Когда туда зерно стали засыпать, мы мальчишками забегали, - там иконостас, там все было разрисовано, там все, - как они назывались - ну, куда попы начальство ходит, ризовая, что ли, или как она там - очень хорошо оформлена. Да вот вход был очень хорошо оформлен, и вот эта звонница, вот это купола - все это работало. И мы в том числе, зерно возили на машинах, смотрели вот на эти иконы.
В недра колокольни проникали незаметно, со стороны оврага.
- И вот, мой друг, Володька Шумаков, он настолько цепкий был: вот такой вот деревянный угол; он становится спиной, ногами упирался, - и локтями так: тык, тык, тык - залез на карниз. Залез на карниз - нырь туда. Все: там ты - хозяин. Там мы уже повсюду ходим, до самого до этого купола, там галок полно, там гнезда и так далее, там - такое раздолье вот. И днями там сидели.
Зернохранилище охранял мрачный зябкий дед, зимой и летом ходивший в овчинной шубе. Если он слышал, как под колокольней кто-то шепчется - стучал палкой: «ну щас я вас!» Тогда мальчишки поджидали: как только дед отвернется - летели вниз, скользя по бревнам, и - в кусты, в овраг. Если не успеть секунд за двадцать - дед метко лупил палкой.
На улице Курской был вожак - Володя Заяц, в последний год войны ему было лет 13. Он, неизвестно за что цепляясь, забирался изнутри, выходил на купол. И, держась одной рукой, на жуткой высоте обходил крест - два-три раза. Кроме него никто на это не решался, - боялись.
В 1950х годах церковь стала оседать. До сих пор недоумевают в Красной Поляне - почему? Старые церковные бревна были крепки, как камень.
Зернохранилище закрыли. Несколько лет колокольня клонилась, страшно было смотреть: вот-вот рухнет.
Упала она в ночь в 1956 или 55 году, в сильную бурю. На рассвете все село услышало страшный грохот. Вышли - колокольня лежит на земле. Бревна стали растаскивать по дворам.
Председатель Виктор Степанович Бутько сказал:
- Ну и пусть тащат. Ее миром строили, миром пускай и растащивают.
До сих пор по некоторым дворам лежат полуторавековые громадные бревна- подсохи. Употреблять их многие так и не решились. Тем, кто выстроил из этих бревен дома (два или три дома таких есть), до сих пор в этих домах ни в чем нет счастья. Сделали из церковных бревен колодезный сруб - оказалось, что оттуда нельзя воду брать. Председатель сельсовета Григорий Карпов сложил из остатков колокольни летнюю кухню - сгорела кухня. В основном эти бревна распродали, умалчивая, откуда они.
Во всех концах мира есть каменные или земляные громады, сооруженные человеком у истоков времен - неведомо зачем. Или фигуры, обозреть которые можно только с птичьих высот. В России, например, - загадочные курганы в причерноморских и приазовских степях, повторяющие очертания женщины или птицы. Возводили все это, судя по всему, целые народы, многие поколения. Так степные забытые народы говорили то ли со звездами, то ли с облаками. В степях человек особенно остро чувствует себя прижатым к земле, затерянным в неведомых просторах.
Приходской православный храм в селе Красная Поляна на самом деле не просто собирал народ на службу. Церковь - небесные ворота; звонница - ось, устремленная в небо. То ли от степной земли общими усилиями поднятая, то ли – с неба воткнутая в землю властной рукой.
По звоннице, - сквозь крест и купол - нисходило на землю вечное Небо.
Вокруг церкви вращалась, как колесо, трудная и суетливая повседневность. И вся будничная жизнь стягивалась ввысь к церкви, - как четыре улицы к церковному холму.
И - как улицы с холма - Небесная Сила растекалась, придавая жизни особый смысл.
Это вряд ли кто в Красной Поляне был способен высказать словами.
В словах оно и не вмещалось.
Когда власти старую церковь закрыли, засыпали зерном - никто и не вступился. Но было нарушено нечто первозданно естественное. Высказать это тоже никто не мог.
Но все еще реет некая призрачная вертикаль - где-то в полуденном светло-сером воздухе, над крепко прижатыми к земле клубом и магазином.
Молчащий храм еще долго таил чудесную силу по темным углам.
Даже бревна грозную волю источали.